Поиск

Данный фанфик написан мной по вселенной "Дюны" в 2009 году, и является собственностью замечательной группы "Дюна. Фанфики", подробнее узнать о которой вы сможете по этому адресу - http://vkontakte.ru/club17527420

В данной группе вы сможете подробнее узнать как об авторе, так и о вселенной "Дюны".

Признание на могиле

Подняться из глубин невежества - это спасение. Но иногда падение в эту бездну бывает еще большим благом.

Яролим Хатанге, дзен-историк

   Под полуденным солнцем Хармонтепа Давид чувствовал себя неуверенно. Часы, проведенные под землей, сказались на нем не лучшим образом. Он стал избегать открытых пространств, ютиться по сырым затхлым катакомбам, вместо того, чтобы помогать коллегам в раскопках.
   Открытая группой Раввита Шалима панорама древней Лагии поражала воображение. Мифический город, залегший на глубине двух десятков метров под толщей землей, раскинулся теперь во всю ширь своих каменных ребер. Зубья обрушенных стен взывали к вновь обретенному небу, одинокая безликая статуя хмуро смотрела вдаль, на запад, предвещая закат солнца и закат народа дзенсунни.
   Величие Лагии было в ее убогости. Ни красивых ветвистых арыков, ни стройных колонн, ни узорной лепнины под карнизами – даже оконные проемы не всегда имели правильную прямоугольную форму. Это был мир бедности и нужды, страдания и терпения, скрывшийся в отчаянии под кровлей земли. Легенда о Лагии гласила, что, когда народ дзенсунни, гонимый отовсюду, покинул мир Хармонтепа, планета сжалилась и скрыла от людских глаз это место позора, уничтожив всю мудрость, накопленную племенем беженцев-философов. Дзенсунни никогда подолгу не собирались в дорогу, они оставляли за плечами все, что могло напомнить об очередной их неудаче укорениться в очередном мире. Свои тяготы они предпочитали отбрасывать. Как писал в своей работе Туфай Чартал, возможно именно непризнание прошлых ошибок и нежелание учиться на них, заставило народ дзенсунни столь долго скитаться по галактике.
   Давид сидел на широком переносном кресле-собаке с суспензорной подставкой и пристально разглядывал витиеватый узор на осколке глиняной плитки, найденном внутри дзенсуннитской хибарки. Освещение было несколько тусклым, но молодой археолог предпочитал работать аскетских условиях. В этом он видел суть уединения со своими мыслями. Его спина к двадцати девяти годам успела приобрести характерную округлость, переросшую в сутулость. Ну что ж, Давид не возражал. Все знаменитые археологи просиживали полжизни в таком положении, склонившись над пыльными артефактами.
   Давид суетливо поправил воротник легкой куртки и аккуратно задвинул щербатый осколок под конус увеличительного кристалла. Ему не давал покоя разворот рисунка, первая, третья и пятая дуги справа. Весь рисунок представлял собой змеевидную цепочку линий и символов, плавно перетекавших друг в друга. Каждый фрагмент был особенным, неповторимым, но справа… Разум Давида был взбудоражен. Если есть закономерности, считал он, то из них можно получить следствия, а где следствия – там и решения.
    Давид откинулся назад. Во внимательной тишине неприятно хрустнули суставы; молодой человек болезненно поморщился. Голова закружилась, и Давиду пришлось  несколько секунд просидеть неподвижно, пока немощь не прошла.
   Он медленно открыл глаза и уставился на свой рабочий стол, на котором, как всегда, царил полнейший беспорядок. К каким решениям можно прийти, изучая найденный артефакт? Перед ним был календарь? Если представить, что повторяющиеся символы – это окончания месяцев, указывающие на начало нового, то получалось вполне логично. Или это циклы урожаев? Вполне вероятно. Хотя, нет, тогда бы повторялись и другие фрагменты плетения – термины должны быть одними и теми же.
   Давид шумно вздохнул. А что если это фрагмент древней письменности? Отрывок текста философов дзенсунни? Тогда… тогда просторы для теорий открываются воистину бескрайние! Давид, сам того не замечая, вскочил с кресла и в крайнем возбуждении принялся яростно теребить завязки на куртке. Его разум блуждал в разноцветных коридорах теорий и исторических дат. Наконец, он решился предоставить свои рассуждения на суд Раввита Шалима. Давид подхватил пару показавшихся нужными книг, увеличительный кристалл, собственно осколок, бережно все сложил в сумку и вышел из грота на воздух.

*****

- Не выдвигайте безумных теорий, мой молодой коллега, не проверив их на наличие абсурдности, - были первые слова пожилого профессора Раввита Шалима, после того, как Давид наедине изложил ему наброски своих догадок.
- Но почему абсурд? – искренне удивился он. – Разве теория сама по себе не подразумевает объяснение абсурда?
- Номинально вы правы, в основе каждой логики лежит абсурд, цель же – упорядочение хаоса, построение его во вполне определенную конструкцию, - кивнул профессор.
- Критерии моей теории… - вновь начал Давид, но Шалим рывком вскинул руку в нетерпеливом жесте:
- Ваша теория мне вполне понятна, но совершенно не ясна. Чего вы хотите добиться своими словами ? Возьмите любой камень, найдите на нем щербинки и царапины и уже из этого можно получить вполне сносную систему последовательностей и закономерностей.
- Профессор, но мы же имеем дело с рукотворным материалом, следовательно, он не может быть случайным или стихийным. В таком случае мы подразумеваем здесь явное наличие мысли…
- О да, мысль здесь прослеживается вполне четкая, - снисходительно кивнул профессор. На его столе ождали своего часа откопанные сегодня утром образцы, и Шалиму не терпелось к ним вернуться. – Но в корне неверная. Я отдал вам этот осколок, любезнейший коллега, потому что для меня он не представляет ровным счетом никакой ценности. Смею вас уверить, данный случай – вполне обычный пример художественной росписи. Просто украшение, ничего более. Дзенсунни были нуждающимся народом, но даже им в жизни нужны были краски.
- Профессор, - Давид перевел дыхание и собрался с мыслями, - мне видится, что вы не совсем правы…
   Шалим в легком удивлении изогнул бровь.
- …хотя и весьма компетентны, что там, вы самый компетентный из нас!
- Да уж.
- Так вот. Эти рисунки вполне могут быть письменностью древних дзенсунни, монологом одинокого философа, ведущего свой дневник. Это открыло бы нам невиданные…
- Да поймите же вы, наконец! Мы давно изучили все языки, что находили на развалинах поселений дзенсунни. Вот уже три сотни лет нашим коллегам не попадается ровным счетом ничего нового. Мы изрыли три десятка планет, о которых говорилось, что там некогда пребывали дзенсунни. И еще два десятка предполагаемых миров их обитания. И не нашли ровным счетом ничего нового. Хармонтеп был изучен шестым по имперскому протоколу, язык этого периода мы изучили от и до. Чего же вы от нас хотите? Да, мы нашли Лагию, но не думаю, что в разных широтах дзенсунни разговаривали на разных языках. Так что вполне вероятна та теория, что ваша теория абсолютно бесполезна к применению, - профессор сделал в воздухе витеиватый росчерк рукой, как будто подписывал невидимый документ – его характерный жест, свидетельствовавший, что разговор окончен.
   Давид вздохнул. Да, ему не хватало ценного полевого опыта, и из-за этого часто приходилось терпеть недоверие и непонимание умудренных коллег, но он не собирался так просто отступать.
- Хорошо, профессор, я понимаю вас, - смиренным тоном произнес Давид, неспеша запихивая свои вещи обратно в сумку.
- Да-да, идите, - откликнулся Шалим. Он уже сидел за овальным столом из пластали и настраивал фокусировку кристалла.
- Профессор?.. Еще один вопрос.
- Ну что… Да, говорите, - сухопарый старец с трудом оторвался от дела и вперил недовольный взгляд в Давида.
- Я слышал, раскопки в секторе Н-23 закончены?
- Да, еще вчера.
- Вы не выпишите мне туда пропуск?
- Не угомонитесь никак? – раздраженно проговорил профессор. – И зачем вам туда лезть? Все мало-мальски ценное давно извлекли…
- Очень надо, профессор. Пожалуйста. Я всего пару дней и вернусь за написание отчета.
- Держите, - профессор кинул Давиду магнитный ключ, лежавший в открытом кейсе на столе. – Два дня, я запомню.
- Благодарю, профессор! Очень вам признателен! – Давид уже размашисто шагал прочь, бережно зажав под мышкой сумку и теребя завязки. Разговор он уже благополучно забыл.

*****

   Миновав пост охранников, Давид подошел к обрыву, взялся за неровные поручни лестницы и принялся спускаться вниз, к мертвому городу. Старинная лестница нещадно скрипела под ним, поперечины натужно прогибались, но держали. Впрочем, Давид не замечал этого. Его мысли витали вокруг странного осколка. От чего он? Сколько ему лет? Кем нанесены рисунки? И рисунки ли это вообще?
   Вариантов было множество, и все кружили голову.
   Сектор Н-23 ограждало антистатическое поле. Стандартная мера сохранности ценных и ветхих исторических предметов. Наконец, Давид ступил на сырую землю и подошел к небольшому пропускному терминалу. Овальная панель послушно загорелась разноцветными огнями. Приветливо выехала миниатюрная инжекторная капсула. Давид торопливо достал из кармана карточку и вставил в узкую прорезь. На панели зажглась пара зеленых огоньков, и черные боковые стойки из пластали медленно вобрали в себя мерцающий экран щита.
   Когда Давид пересек невидимую границу, раздалось тихое потрескивание: остаточный эффект от работы поля. Волосы под одеждой тут же встали дыбом.
   Давиду не требовалось сверяться с картой, чтобы найти необходимый ему дом. Тесное хитросплетение приземистых построек не мешало ему прекрасно ориентироваться в покинутом городе.
   Давид неспеша брел по улице. Дома походили друг на друга, как родные братья – какие-то были ниже, какие-то толще; где-то были тонкие стены, а где-то толщиной в две ладони, но общие черты похожи. И все-таки у Давида оставалось ощущение нереальности происходящего. С позавчерашнего дня, когда он вышел из этого сектора, крепко прижимая к груди металлический контейнер с осколком, город изменился до неузнаваемости. Археологи вычистили его до последней песчинки так, что теперь Лагия была похожа на искусно выполненный макет. Остался только сырой запах старины.
   Дом, который искал Давид, находился в южной части города. Его крыша давно бы обвалилась и сгнила, если бы город продолжал стоять на открытом воздухе. Стены крепко вросли основанием в твердь и не желали сдавать позиций. Дзенсунни умели устроить свои жилища.
   Археолог обогнул угол квартала и вышел к знакомому зданию. Все тот же черный провал двери, круглые слепые глазницы окон, потрескавшийся каменный порог и обколотые ступени. Про себя Давид называл этот дом «осколочным».
   Перед тем, как пересечь границу чужого дома, Давид остановился и прочитал молитву умершим. Он не был набожным, даже не религиозным, но обряды соблюдал, а молитва была одна из немногих, которые он выучил наизусть, прежде чем стать археологом. Не к чему было попусту беспокоить мертвых.
   Давид достал из сумки два глоубогла, встряхнул их как следует, и запустил вперед. Святящиеся шары раскрасили тесные обветренные стены дома мертвенно-бледным светом. Давид чертыхнулся: следовало проверить их заранее. Была еще ручная лампа, но для полного освещения здания она была бесполезна.
   Давид поправил сумку, выровнял лямку и перешагнул через порог.

*****

   Вечером его впервые посетило новое острое чувство: отчаяние. Он битый день провозился в мертвом дзенсуннитском доме, сильно изголодал, продрог от неожиданного промозглого ветра, что сочился из окон, и так до сих пор ничего не обнаружил. Никаких зацепок. Любой другой на его месте даже не полез бы в исследованный сектор, и был бы прав, но Давид не хотел мириться с общепринятыми правилами, а особенно -  с мнением профессора Шалима.
   Сначала он попробовал прозвонить стены, используя стандартный эхолот-соник. Естественно, это не принесло никакого результата - точно такими же приборами пользовались все остальные. Однако Давида это только раззадорило, стоило эхолоту пискнуть и показать на экране колебания. Осторожно орудуя тонким ручным резаком, он вскрыл шершавую поверхность стены, но внутри оказались всего лишь естественные пустоты незначительных размеров. В тишине отчетливо прозвучал довольный смешок Давида: профессор не погладил бы его за это по голове. Мысль о том, что ему удалось насолить заносчивому профессору хотя бы таким немудреным способом, изрядно его развеселила.
   Заделывать дыры Давид не стал. До сектора Н-23 еще долго ни у кого не будет дела, а его скоро здесь уже не будет, судя по тому, как относится к нему профессор.
   Прозвон занял больше времени, чем Давид рассчитывал. Пришлось остановиться и перекусить. В ход пошла вся еда, что была у него за плечами. Ужинать придется в гроте или общей кухне, решил Давид. Сидя на холодном полу, археолог внимательно рассматривал потолок, его неровную поверхность. Мелкие извилистые трещины и сколы изрезали некогда монолитную поверхность. Белесые разводы и пятна сырости въелись по темным углам.
   Собравшись с силами, Давид взялся за мембранный резонатор, который создавал колебания в плотной среде и выявлял десинхронизацию материи. Упругие толчки отдавались в согнутых локтях и ступнях. Старый камень вроде бы держался, но Давид не хотел прибавлять мощности, даже если это позволит исследовать большую глубину.
   Покончив с резонатором, который тоже не подарил ему новых открытий, археолог перешел к тому, чего меньше всего хотел и больше всего опасался: он подтащил к себе глоубоглы, закрепил над головой и принялся пристально вглядываться в каменную кладку, надеясь отыскать какие-нибудь незначительные намеки или указания. Профессор зря грешил на ложность систем. Иногда истинные коды и шифровки предстают в таком нелепом и невообразимом виде, что только чистая случайность  позволяет обнаружить эту связь. «Камни и царапины, мой профессор, - говорил про себя Давид, - это не просто так. Вы, возможно, слишком знамениты и степенны, чтобы ползать носом по стенам, стирая глаза от усердия что-либо различить, но даже знаменитости ошибаются».
   Он подбадривал себя, поминутно замирая при виде глубокой трещины и отходящих от нее линий. Сердце съеживалось в предвкушении чего-то большого и неожиданно емкого, но надежды рушились, как домино, одна за другой, и когда наступила ранняя ночь, а Давид исследовал все стены, он испытал настоящий вал отчаяния. Все было зря и все было напрасно, наивно и до безумия глупо, только скомпрометировал себя в глазах профессора, и теперь вряд ли вновь добьется его милости – такие шансы предоставляются реже одного раза. Чего ему стоило попасть в эту группу исследователей, он не хотел лишний раз вспоминать: все коридоры унижений и сплошной прогнившей, как старый трухлявый пень, бюрократии, с которой до сих пор не справился ни один правитель из миллионов, даривших подобные обещания. Бюрократия всегда была бычьем цепнем в организме человечества. Она надежно засела на благодатной почве, питалась от нее же и медленно убивала изнутри. Давид знал, что когда-нибудь этот симбиоз закончится смертью хозяина – или переменой ролей.
   Силы стремительно покидали молодого археолога. Он оставил попытки что-либо разглядеть, потушил один светильник и стоял теперь посреди пустого здания, уперев усталые руки в бока. Чувство, что его придавили небом, становилось острее, когда Давид вспоминал, с какими надеждами сюда пришел, сколько сил здесь оставил и что в итоге получил. Разочарование всегда живет рядом с такими, как он, и каждый раз оно кажется величайшим во Вселенной чувством.
- Так, ну что ж, - впервые заговорил Давид, и живой голос, казалось, отпугнул тени, льнувшие к нему, - я ничего не добыл. И узнал мало. Только что дзенсунни умели хорошо строить. Расковырял пару стен, проголодался, устал… И хочу спать.
   Давиду хотелось говорить не останавливаясь, чтобы дать усталому мозгу небольшую передышку. Пусть работает язык, он медленнее мысли.
   Первым опрометчивым желанием Давида было заночевать прямо здесь, на голом полу. Он бойко решил провести здесь все положенное ему время, но, поразмыслив, решил не делать глупостей. Спать пришлось бы на камне, и укрыться было нечем, только мешок положить под голову. Если он не умрет от ночного холода, то наверняка сляжет с тяжелой болезнью. Кабинетная работа не располагала к укреплению иммунитета… Хармонтеп был тяжелым испытанием для людского тела, как и все планеты дзенсунни.
   Понуро собрав вещи, Давид неспеша покинул сектор и вернулся в свой уютный и теплый грот, оборудованный для ночного отдыха не в пример лучше. На археолога опустилась приятная духота. Кондиционеры еле слышно жужжали в коридоре, соединявшем спальню и лабораторию. Рабочее место оставалось нетронутым – все тот же беспорядок, огромный лучерез над лабораторным столом. Светильники горели во всю – сразу видно, что хозяина нет дома; Давид не любил столь яркое освещение.
   Одевшись потеплее, археолог отправился на кухню и раздобыл достаточно еды, чтобы с утра пораньше снова отправиться в сектор Н-23. Плотно поужинав, Давид лег в постель и заснул. Во сне была чернота.

   Проснувшись рано утром, Давид решил скорректировать свои планы и отправился в центральную лабораторию. Огромное куполообразное здание возвышалось над всеми остальными, как гигантский нарыв. Все шесть его стен отливали на прохладном утреннем солнце тусклой пласталью, и цвет этот не радовал глаз. Узкие светящиеся прорези окон свидетельствовали о том, что внутри работа не затихала ни на минуту. Изредка в стеклянных прямоугольниках мелькали кривые тени.
   Давид прошел в Центральную Галерею, где под ослепительным светом яйцевидных прожекторов были разложены все экспонаты, не задействованные сейчас для исследований. Упругой походкой он лавировал между рядами массивных металлических стеллажей, отыскивая секцию с биркой «Н-23». Только сейчас ему в голову пришла мысль, как глупо он поступил, покинув "осколочную" зону поле первой же находки. Но тогда он чувствовал себя великим первооткрывателем, который только что отыскал Священный Грааль, не меньше… Мечты иногда бывают так нелепы…
   Наконец, он нашел то, что искал. Один единственный двухъярусный стеллаж замер в широкоплечей гуще одноликих братьев, но выглядел среди них бедным родственником. Давид тихо вздохнул – он откровенно рассчитывал на большее.
- Ничего, - подбодрил он сам себя, - посмотрим, какие подсказки мы сможем получить.
   Разрешения осмотреть предметы здесь не требовалось, поскольку при входе охранники и иксианские машины проверяли тебя: кто ты такой, что с собой несешь. То же самое будет и на выходе. Но Давид только поощрял подобную внимательность – мало ли кто захочет поживиться за счет ювелирного труда археологов?
   Нижняя полка была пуста, а на верхней в ряд было разложено четыре предмета. Прогнивший нож, глиняная миска, что-то похожее на две скрещенные рогатины и медальон без цепочки.
   Первым делом Давид схватился за миску. Бегло осмотрев ее, он пришел к выводу, что слова профессора Шалима уже сейчас можно было подвергать сомнению. Миска была абсолютно чиста, никаких сложных рисунков не украшало ее покатые бока. «Если бы там действительно жил мастер, он расписал бы всю посуду», - подумал Давид, но не стал зацикливаться на конкретном предмете. В конце концов, миску ему могли принести на роспись, но заказ не был выполнен. Почему?.. Это уже другое дело. Причин могло быть великое множество, и все неверные.
   Отложив миску, Давид взял медальон. Он был сильно помят и погнут, по нему словно со злости прошлись молотком. На тыльной стороне, в углублении, застыла толстая металлическая полоса – видимо, сказалась несовершенность отливки.
   Рогатину он долго вертел в руках, силясь выяснить, для чего же она предназначена, но так и не смог понять, только что она могла быть частью некой системы – там, где скрещивались рогатины, залегли три довольно глубоких рубца.
  Единственная вещь, которую он не стал трогать – это нож. Ничего в нем не было примечательного, обыкновенный предмет быта.
  Давид бережно упаковал экспонаты в контейнеры и положил на плоский мнемо-поднос. Чтобы толкать его перед собой не нужно было прикладывать никаких усилий, просто касаться пальцами. Пока он таким образом шел к выходу, в его сторону бросали взгляды любопытные лаборанты. Давид появлялся здесь нечасто, поэтому его еще не успели запомнить. Лаборанты опасливо оглядывались на охранников, не пропустят ли незнакомца просто так, но те ответственно выполняли свою работу. Двое сразу же преградили путь Давиду.
- Сэр, вам разрешено пользоваться экспонатами?
- Да, сержант. Вот подтверждение, - Давид сунул под нос коротко стриженного крепыша пропуск, выданный профессором. Военный аккуратно взял пропуск, как будто тот был бумажный, и внимательно рассмотрел. Повертел его, потрогал пальцем пластиковое ребро и только потом вставил его в определитель. Лампочка на приборе загорелась зеленым.
- Все нормально, сержант? – спросил Давид. Военный кивнул.
- Да, сэр. Вы можете идти. Удачи вам, сэр.
- Спасибо, сержант. Я непременно вам расскажу о своей работе.
- Да, сэр, интересно будет послушать, - кивнул военный. Давид хмыкнул про себя: наверняка он говорит эту ничего не значащую фразу по тысячи раз за день.
   Путь к сектору Н-23 пролетел незаметно. Давид думал.
   «Что же я забыл? Не это ли бич всех ученых: за нагромождением сложностей и антинаучной бессмыслицы не заметить простого и логичного решения? Если да, тогда чем я отличаюсь от других? Почему возомнил себя лучше и дальновиднее? Прав был профессор – не на энергии зиждется наука: на послушании и усидчивости, на прилежании. Кто я против огромной махины?»
   Он скривился. Его душевная неуравновешенность дала о себе знать. Сколько раз он страдал от нее, буквально мучался днями после своих неудач… И теперь, стоя на пороге очередного провала, он занервничал. Ведь его едва взяли сюда, несмотря на известную несостоятельность…
   Давид отринул непрошенные и нежеланные мысли. К черту! Всех! Будь что будет, но он чувствует свою правоту, и докажет ее!
   В миг решившись, он ускорил шаг… и уткнулся в пропускную консоль. «Быстро же меня ноги принесли», усмехнулся он.
   Добраться до дома не составило труда. На этот раз Давид захватил с собой четыре глоубогла, чтобы обеспечить хорошую видимость.
   Дом стоял нетронутым. Оно и не удивительно. Кому может понадобиться развалина, такая же, как и сотни остальных вокруг? Еле видимыми отпечатками застыли его вчерашние следы.
   Давид не стал произносить молитву и прыжком заскочил внутрь.  Сегодня он и так потерял много времени, следовало быстрее взяться за работу.

   Давид сидел на пустом мешке. Вот теперь он действительно отчаялся. Его предположение не оправдалось, и найденные в этом секторе предметы не помогли. Давид провел тест на идентичность химических составов, что помогло определить ему примерный возраст предметов и способ изготовления, но ничего более существенного.
   Он вертел в руках медальон и размышлял. Осколок, из-за которого он так всполошился, лежал на полу между его расставленных ног. Взгляд археолога в который раз исследовал искусный орнамент вещицы. Несомненно, изготовивший это был мастером своего дела.
   «А кто, интересно, создал медальон? – подумал Давид. – Такой странный. Его просто изуродовали, молотили по нему, пока он не превратился в обезображенный кусок металла, а не украшение…»
    «И все-таки прав был профессор. Какой из меня теоретик? Так, посмешище».
   Больше в голове Давида ничего не осталось – только полное бессилие неудачи.
   Собрав вещи, он направился прямиком в грот.
   Переступая порог мертвого дома, он вдохнул ночной воздух. В нем присутствовала скорбь.

   Посреди ночи Давид закричал и подскочил на койке. Рывком сел, шумно отдышался и протер глаза. Он совершенно потерялся в окружающем пространстве. Легкие жадно поглощали кислород, губы пересохли.
   Наконец, глаза отошли ото сна, и Давид смог оглядеться.
   Проворно спрыгнув с койки, он принялся судорожно одеваться. Когда с этим было покончено, закинул за плечи потертую сумку, подхватил под мышку шар-светильник и выскочил наружу.
   «Духи дома помогают мне, - подумал он на бегу, улыбаясь звездной темноте. Духи действительно позвали его в свою вотчину.
   В темноте быстро перемещался светящийся шар. Давид был похож на безумца.

   Все терминалы хорошо освещались, но Давид все равно не стал выключать светильник, только поудобнее его перехватил, чтобы достать карту. Он мог только молить Бога, что слова профессора о двух днях не были буквальными. Когда лампочка загорелась зеленым, Давид готов был расцеловать старого скрягу.
   От самой лестницы он пустился бегом, не обращая внимания на громогласные шлепанья своих подошв, которые могли привлечь патрулирующих территорию охранников.
   Перепрыгнув через порог, он кинул на пол карту допуска, отпустил светильник – тот повис под потолком – и зарылся по локти в  сумку. Его руки практически сразу нашли то, что он искал – медальон.
   Видение, что пришло к нему в эту ночь, ярким всполохом врезалось в сознании. Эта картина до сих пор стояла перед ним, стоило закрыть глаза. Багряная полоса света – и покачивающийся на его фоне медальон… с рисунком, который он уже видел, который уже казался ему странным.
   «Эх, профессор, даже самые бессистемные знаки можно уложить в систему! – радовался он, доставая из сумки медальон. – И теперь я докажу вам это!»
   Давид упал на колени перед раскрошенной им позавчера стеной, крепко держа в пальцах прохладный металлический кругляш. Глоубогл послушно скользнул следом и осветил окружающее пространство.
   Есть!
   Он аккуратно вставил медальон в самое крупное углубление. Тот вошел, как влитой.
   Давид медленно убрал руку. Медальон смотрелся в стене, как пробка в бочке с вином. «И, чтобы добыть вино, нужно избавиться от пробки».
   Нервно оглянувшись, как будто совершает что-то противоправное, Давид медленно протянул руку к пластинке медальона, пока подрагивающие пальцы не сомкнулись на ней. Метал показался замогильно холодным и мерзким, так что археолог чуть не вскрикнул, но в последнюю секунду подавил непрошенную слабость. Капельки пота, щекоча, засеребрили на верхней губе. Давид смахнул их и шумно вздохнул. Во рту пересохло, спина как будто задеревенела. Казалось, еще миг – и все растает, как дым на осеннем ветру, наваждение, навеянное ночным провидением, покинет его мозг, и Давид навсегда удалится от величайшего открытия в своей жизни. Его это привлекало и пугало одновременно. Добравшись до переломного момента в своей жизни, Давид никак не мог решиться сделать последнее движение на пути к великому открытию.
   «Если мои теории верны, если я хотя бы наполовину прав, то это перевернет… Хватит! Довольно оттягивать неизбежное. Если я пришел сюда, то только за этим! Не знаю, что хотели от меня дзенсунни, но я сделаю все, что захочу, и никто мне не помешает – тем более, я сам!»
   Давид напряг мышцы и надавил на медальон, силясь протолкнуть его еще глубже.
   Ничего не произошло. Медальон не сдвинулся с места.
   Давид даже дышать перестал. В миг, когда он решился, ничего не произошло?.. Как же так? Неужели страдания его продолжатся? А как же провидение?
   В исступленной злобе он принялся дергать медальон, пытаться повернуть в разные стороны, но все было тщетно. Давид не заметил, как стены дома наполнились его животным рычанием. Неудача довела его до исступленной злобы. «Опять неудача, опять провал!», металось в его голове, но тут…
   Он вскочил с колен, и, споткнувшись, кинулся к сумке. Коленные суставы затрещали от неожиданной нагрузки.  Давид вытащил на свет свою находку – ту самую рогатину странной конструкции. Он помнил, что его заинтересовали рубцы на перекрестье, и теперь догадывался, для чего они были предназначены.
   «И как я раньше не додумался! Это же так очевидно… Но все очевидное становится таковым, как только вы об этом додумываетесь! Ха-ха! Теперь посмотрим…»
   Давид осторожно приблизил рогатину к медальону и попробовал соединить рубец с металлической полоской. Прорезь прошла так плотно, как будто некогда это было одна цельная вещь.
   Давид схватился за рогатины и надавил по часовой стрелке. Сильнее… еще сильнее… насколько хватало сил… Но все оказалось бесполезным. Медальон ни на миллиметр не сдвинулся с места. Тогда археолог попробовал повернуть его обратно. Отчаяние придало ему сил, он жал и жал, руки его побелели, щеки стали багровыми, Давид сдавленно зашипел…
   «Почему так несправедливо?! Чем я…»
   Резкий толчок – и Давид оказался на полу. Он больно ударился лицом, раскровив нижнюю губу, но не замечал этого. В его руках застыла рогатина, а медальон…
   Медальон медленно проворачивался в стене, точнее, ее имитации, поскольку это был всего лишь подвижный макет, выполненный так искусно, что ни один современный прибор не мог определить это.
   Квадратная плита уходила в сторону, из стыков сочилась многовековая пыль и тлен. Как странно, что за все годы подземного заточения механизм не потерял своей эффективности и бесшумности! «Нужно непременно изучить его. Это поможет на обнаружить другие тайники, - думал Давид. – И этими экспедициями буду руководить я».
   Наконец, плита полностью скрылась из виду, только ребро ее торчало в небольшом углублении. Давид справился с нахлынувшем на него потрясением, поднялся на ноги и выкинул рогатину. Она шумно застучала по каменному полу. Давид взял светильник и, выставив его перед собой, медленно двинулся вперед.
   Перед ним, судя по всему, была довольно крупная ниша, метров десять в глубину. Давид сразу же очертил ее границы. На дальней стене вырисовывалось какая-то картинка. Чем ближе подходил Давид, тем увереннее в своей догадке он становился.
   Панорама! Это была та самая вязь, что и на осколке! Давид дернулся назад, но сам устрашился своего поступка – отступать перед великим. Он только досадливо дернул щекой, но останавливаться и тем более возвращаться не стал.
   Давид подошел к стене и задохнулся от восторга. Глоубогл послушно осветил ему скрытый доселе реликт.
   Целая плита в его рост висела на глубоко вбитых стальных крючьях. А на плите змеей протянулась странная и завораживающая вязь.
   Давид вплотную подошел к стене и еле коснулся пальцами заветной плиты. Казалось, от одного прикосновения мир мог пойти кувырком. Археолог заворожено водил рукой вслед за течением символов, следуя след в след за работой неизвестного художника. И на каждом правом повороте вязи повторялись одни и те же символы. Давид насчитал их тридцать девять… а сороковой исчез вместе с отколотым куском плиты.
- Это оно! – заговорил Давид. Что это такое? Что это? На календарь не похоже, да и на…
   Страшный хруст и треск прервали его размышления. Потолок, после долгих веков на посту, не выдержал свидания со свежим воздухом и обвалился. Давид еще успел отпихнуть мешавший теперь глоубогл, когда острый валун ударил его в затылок.
   Лежа на полу, он видел, как бурым пятном расплывается его величие…

   Итак, теперь вы знаете примерную хронологию событий. Профессор Шалим, ваши возражения я приму позже, в приватной обстановке, а не перед нашими глубокоуважаемыми коллегами.
   Позвольте мне еще раз вернуться к тому, с чего начался наш разговор.
   Итак, найденные нашим коллегой хроники скитаний дзенсунни, прошли проверку на свою идентичность. В их подлинности мы не смеем сомневаться. Таким образом, нам стало известно, что беженцы дзенсунни сменили тридцать девять планет, прежде чем укорениться здесь, на Хармонтепе. Хармонтеп же стал сороковым.
   Пока мы не вычислили временной период, который минул: ни до того, как эта плита было создана неизвестным мастером, ни после, когда народ дзенсунни покинул эти края.
   Я со всей ответственностью заявляю, что мы возродим исследования на изученных развалинах поселений дзенсунни. Нам помогут новые данные, и я надеюсь, что нас ждут новые великие открытия и свершения.
   Ну а в конце я хотел бы сделать заявление. Генеральным Советом Памяти было принято решение о присвоении нашему коллеге Давиду Тарангеллу звания магистра исторических наук. Посмертно.
   Профессор Шалим, я уже говорил вам, что приму ваши возражения наедине…

Алексей Ропьяк (Бурцмали), 2009

Данный фанфик написан мной по вселенной "Дюны" в 2009 году, и является собственностью замечательной группы "Дюна. Фанфики", подробнее узнать о которой вы сможете по этому адресу - http://vkontakte.ru/club17527420

В данной группе вы сможете подробнее узнать как об авторе, так и о вселенной "Дюны".

История сотрет их имена

Мы снова возвращаемся к вопросу о последовательности. Жизнь дается человеку только один раз. История может подарить миллионы жизней. А как быть с людьми, творящими историю, спросите вы? И я отвечу вам: залогом каждой жизни является смерть.

из лекции Ордена Ментатов, Халь Тарамбод

   Как только стих грохот падающих камней, Сорель понял, что наконец-то все закончилось. Вокруг воцарилась абсолютная тишина и темнота, Сорель провалился в черную патоку и ощутил безвременье смерти, последнюю точку, после которой связь с прошлым теряется навсегда.
   Что бы ни происходило в эти суматошные, раскаленные шайтанским солнцем дни, он старался не забывать своих корней. Сорель каждый вечер, возвращаясь со смены, уединялся в своей комнате и в тысячный раз просматривал привезенные с Каладана сокровища.
   Какая там пряность! По сравнению с его безделушками, она не стоила ничего, не больше ветра в пустыне, не больше песка под сапогом. Разве может быть что-то лучше огромной ракушки, которая шумит морем? Можно сесть с ней на кровати, притушить светильники, закрыть глаза, понюхать морской соли, лежащей в шкатулке у изголовья, и представить, что ты стоишь перед ночными волнами… Как Сорель по этому тосковал!
   А еще он привез с собой лес. Сорель любил его, и Берт с Кором тоже. Друзья собирались вместе, включали проектор и смотрели запись каладанского леса, просто смотрели, как он шевелит на ветру разлапистыми ветвями. А когда через небольшую прогалину неспешно проходил сохатый, непременно улыбались.
   Кто-то толкнул Сореля в бок, и туман воспоминаний рассеялся, уступив место пыльной черноте заточения. Слух постепенно возвращался. Звон в ушах уже не был похож на вселенский камертон, и Сорель начал различать обеспокоенные – да что там! – перепуганные голоса:
- Нас завалило!
- Где Калео? Кто-нибудь видел Калео?! Он бежал прямо за мной и…
- Позади нас теперь только камни, - устало проговорил Даллак. Его хриплый бас Сорель не мог не узнать. Слева кого-то снедал жуткий влажный кашель.
- Как же Калео? – не унимался голос. – Я же должен ему дневной рацион воды… Я же не отдам ему теперь…
- Забудь про Калео, - настаивал Даллак, - вода пригодится тебе самому.
- Ничего не вижу, - раздался голос за спиной Сореля. – Кто-нибудь видит хоть полосу света?
- Нет.
- Нет.
- Н… - слово поглотил кашель.
- Да помогите же ему! – взорвался Даллак.
- Как я ему помогу, здесь же ни черта не видно! – гаркнул Бюрген. Его рык Сорель тоже узнал. Взрывной, как динамит.
- Давайте я засвечу сигнальную…
- Нет! – это Даллак. – Не смей! Мы тогда здесь все задохнемся.
- Мы и так здесь все задохнемся, - прошептал кто-то рядом дрожащим голосом. Сорель принялся шарить руками по подножному камню в поисках опоры.
- Но позже, ведь так? – Даллак оскалился. – Я не спешу умирать.
- Тоже мне, - куда миролюбивее хмыкнул Бюрген. – Это мы все не прочь.
- Никаких сигнальных ракет. Я не знаю, насколько велика эта пещера, но вряд лив ней есть выход наружу. Я видел данные Хавата. Свободные нигде не упоминали, что в этом районе у них есть сиетчи.
- Черт…
- Что там?
- Это Йоффер. Голова. Её… - судорожный вздох. – Её почти не осталось.
- Лазган?
- Нет. Камень… Свалился прямо на затылок. Острый… Я в чем-то измазался… Парни, помогите мне вытереться.
   В пещере воцарилось молчание, и Сорель подумал: вернулась глухота. Изнеможенные пережитым солдаты прекрасно понимали, в чем измазался товарищ.
   Тишину разорвал кашель, выведший всех из оцепенения.
- Ну что там? – раздраженно спросил Даллак.
- У Аронда пробито легкое, сэр. Чертов камень: сломал ему пару ребер.
- Аптечку. Я справлюсь, - потребовал Бюрген.
- Аптечка осталась у Калео. Позади нас теперь только камни.
   Пещера вновь погрузилась в тишину. Никто не хотел первым признавать вслух, что у Аронда не было шансов прожить до завтрашнего дня.
   Сорель с трудом перевалился на колени, как верующий в храме своего божества. Реальность неожиданно накатила штормовой волной, и он все вспомнил.
- Снаружи слышно что-нибудь? – спросил он. – Хоть что-нибудь?
- Сорель? Ты тоже здесь? – удивился Даллак. – Я и не заметил, что ты опередил меня. Здорово, что ты жив. Теперь ты наш капитан.
   Сорель сглотнул. Значит, Зуратафф погиб. Печальный день и - последний день.
- Нас сильно завалило? – спросил он.
- Не знаю, - Бюрген старался казаться невозмутимым. – Никто еще не успел проверить.
- Завалило – будь спокоен, не выберешься.
- На нас тонны камня обрушились… Снаряд угодил прямо в свод.
- То есть между нами и поверхностью как минимум несколько метров камня, - подытожил Даллак. – Надежно закупорены.
- Даллак, что-нибудь из освещения есть? Мы не можем, как кроты вечно сидеть в темноте, - сознание Сореля сфокусировалось на новой проблеме. За это его ценили и Айдахо, и Халлек. «Иногда, - говорил Халлек, - мое воображение только мешает мне. Вот тогда ты мне нужен!»
- Нет. Все осталось в Арракине. Все наши надежды…
- Кто-нибудь… Есть свет?
   Тишина и легкое покашливание.
- Нет, - отрезал Бюрген. – Теперь нам придется стать кротами.

- По-моему, день уже минул, - заговорил Луш.
- По звездам определил? – поддел его Бюрген.
- Нет. Просто чувствую. Тело очень устало, руки как онемели… Со мной всегда так, когда заканчивается моя смена.
- Слабоват ты для войск нашего герцога.
- Зачем теперь это?.. Голый ветер в Пустыне, а не слова…
- И зачем ты пошел на службу? Рыбачил бы в море, выращивал рис…
- И сгнил бы от скуки.
- Тебе веселья захотелось? Войска – это не базарный балаган.
- На службе я могу защитить своего герцога лучше, чем на меже.
- Да уж, защитил, - прыснул Бюрген.
- Хватит! – рявкнул Даллак. Бюрген сдавленно засмеялся. – Я сказал хватит цепляться к нему!
- Я всего лишь хотел защищать герцога… Я не виноват, что слаб телом…
- Лучше молчи, - сказал Сорель, - Бюргена за подобные слова надо высечь.
- Да, сэр.
- Не умничай, капрал.
- Да, сэр.
- Вы думаете, нас отыщут? Должны отыскать, иначе… Это будут фримены? Они выжимают из тел всю воду, вы знаете? Нас не…
- Мы им не нужны, – сухо ответил Сорель. Он сидел на большом камне возле самого завала. – Кто мы им? Очередные нежеланные чужаки с неизвестной планеты? С какой стати им нас спасать?
- Но они же против Харконненов! И с герцогом они дружили…
- Дружили, скажешь тоже! Терпели они нас. И присматривались.
- Может они и сардаукарам помогали?
- Хватит пустословить. Им нет до сардаукаров никакого дела ровно как и до нас, - ответил Сорель.
- Значит не спасут…
- Остается ждать.
- Чего?
- Спасения.
- Слишком роскошно для таких сошек, как мы. Герцогу бы спастись, да маленькому господину… А мы как-нибудь…
- Да, - вздохнул Даллак, - а мы «как-нибудь».

   Аронда отнесли в дальний конец пещеры. Да и не пещера это была вовсе, а глубокая расселина. Наглухо закупоренная артиллерийским снарядом, как бутылка хорошего каладанского вина – пробкой.
   Сорель приказал расчищать завал, но камни были плотно зажаты, и Даллак уговорил всех оставить эту опасную затею.
- Не хватало еще, чтобы нас завалило камнями. Потяните за этот булыжник – и кто сможет наперед сказать, не окажется ли он той песчинкой в часах, что застряла в горлышке? Нас может засыпать в считанные мгновения, и мы даже не поймем этого.
- Мы можем отбежать, если камни начнут осыпаться.
- Да, но половина погибнет под завалом, а для остальных воздуха окажется еще меньше, чем сейчас.
- Какая разница, если конец один и тот же?!
- Большая. Иногда дело решают секунды. Я предполагаю вручить нам в руки часы.
- И тогда?..
- Тогда нас отыщут и спасут.
- Например, харконнены, - кислым голосом проворчал Бюрген. – Или сардаукары.
- Всяко лучше, чем потухнуть в ловушке.
- Даллак прав, - подал голос Сорель. – Завал надо оставить.
- Но ведь ты же сам приказал…
- Я погорячился. Видимо, моя голова еще не так ясна, как у него.
- Кто-нибудь пойдите сюда…
- Чего тебе, Валус?
- Я умираю.

   Сорель утер рукавом пот. Но практически сразу же на лбу выступили новые горячие бисеринки. Он облизнул шершавые губы.
- Звуки есть?
- Тихо.
- Молчите, - тихо произнес Даллак. – Кислород. Услышим – поймем.
   Как-то так вышло, что Сорель самоустранился от командования. Его место занял Даллак. Этот побитый жизнью человек никогда не терял головы.
   Сорель же думал, вернее – вспоминал. Вспоминал Каладан, его природу и спасительную, божественную прохладу зимних ночей. На секунду ему показалось, что он по-настоящему ощущает холод, стоит на морозном ветру и мурашки покрывают кожу, он слышит бой волн, клекот чаек и альбатросов, плеск рыбы. Губы растянулись в болезненной улыбке. Из ранок в уголках потекла кровь – и Сорель сразу почувствовал солоноватый вкус.
   Вновь прикоснувшись к реальности, Сорель вынырнул из спасительных глубин своей памяти и в который раз уставился в кромешную темноту. Тоже прислушался – нет ли стука камней? Не спасает ли их кто?
   Все было тихо, и лишь тела его товарищей распространяли гнилостный смрад.
   Молнией ударил крик: кто-то не выдержал пытки ожиданием и кинулся грудью на завал. С сиплыми воплями безумца солдат принялся скрести ногтями о камень в надежде зацепить, перевернуть, спастись… Бюрген кинулся на него без слов, просто тихонько зарычал, как разгневанный медведь – и вот уже был рядом, занеся над головой камень. Неверные очертания в темноте могли обмануть, но кошмарный чавкающий стук оглушил всех – и проплывшее мимо шуршание безвольного тела о камень. Головы невольно поворачивались на звук.
- Кислород, Луш, кислород, - бубнил себе под нос Бюрген, укладывая мертвеца возле Валуса и Аронда. – В этом все дело…
   Никто ему не возразил.

   Даллак сложил с себя полномочия как раз тогда, как его мозг отключился от кислородного голодания. Никто этого не знал, но стук упавшего тела подсказал, что вот еще одним товарищем стало меньше.
   Никто ни о чем не говорил. Потому что все было предельно ясно. Всего две мысли: свобода и – безнадежность. История будет жалеть герцога. История сотрет их имена. Они будут тенями стоять за его спиной.

   Сорель шел по колено в воде. Он улыбался. Волны. Как это прекрасно! Как это прекрасно, когда ты чувствуешь их настойчивые толчки, дарующие понимание жизни. Можно раскинуть руки и подставить тело под холодный бриз. Крики чаек – симфония природы.
   Он закатал рукава рубахи и потянулся пальцами ко дну, желая достать устрицу. Она была большая и скользкая. Сорель улыбнулся: будет еда.
- Ты все-таки предпочитаешь есть эту пищу? – с легким укором поинтересовался голос за спиной.
- Да. Жизнь поглощает жизнь ради жизни. Это ли не венец творения? Жизнь никогда не исчезает, не перетекает в небытие. Жизнь продолжает жить.
- Дзенсунни из тебя плохой.
- Я не хочу быть дзенсунни. Вообще философом не хочу быть. Это угнетает, накладывает обязательства. Ответственность.
- Ответственность дается в приданое к власти. Власть – ключ ко всему.
- Ты так действительно думаешь?
- Да. И не обязательно держать ключ непосредственно в руках. Ты можешь видеть его, и тогда можешь заявить, что контролируешь его.
- По-моему, эти понятия не совместимы.
- Где же твоя дзенсуннитская поговорка?
- Какая поговорка?
- Откуда я знаю? Я не дзенсунни. Это ты должен подсказать мне, что должен ответить.
- Дзенсунни промолчал бы. Власть – не для дзенсунни.
- А ответственность?
- Тем более.
- Ты плохой экземпляр.
- Увы. Власть была в ваших руках – и чего вы добились? Вы видели тот ключ, вот только не знаете, для какого он замка.
- Нам нужно внимательнее за тобой наблюдать. Иногда ты говоришь странные вещи.
Сорель в последний раз посмотрел на море, прежде чем уйти ужинать. Прикрыл глаза и глубоко вздохнул.
- Скажи мне, может ли индивид решать за себя?
- Может. Вопрос только в изначальном выборе. Потом идут только следствия.
- Поясни.
- Вначале ты выбираешь, вверяешь себя в общую картину мира – а затем спускаешься по желобу к самому низу, к концу. И в этом желобе множество параллельных рукавов. Повернешь налево – полетишь налево. Но ты все равно продолжаешь движение вниз.
- Стало быть, ничего нельзя было решить?
- Нет. От тебя ничего не зависело.
- И много раз я задавал этот вопрос?
- Много.
  Сорель обернулся и посмотрел на собеседника. Мастер Хазуф улыбнулся и сверкнул в закатном свете холодной звезды своими острыми зубами:
- Но когда-нибудь ты вспомнишь. Да, мы уверены в этом: когда-нибудь. Пойдем, я расскажу тебе еще кое-что.

Алексей Ропьяк (Бурцмали), 2009г.

Комментарий: хронологическое время рассказа – события первой части Дюны. Лейтенант Сорель состоял на службе у герцога Лето Атрейдеса шесть лет, погиб на планете Арракис во время наступления объединенных войск Домов Харконнен и Коррино.
   Дальнейшая судьба неизвестна…
   История стерла его имя…

Комментарии Бандалонга: опытный образец Хельт за номером 13459, исходная память  - не пробуждена. Стадия развития: в норме. Биоритмы: в норме. Конец подфайла.
Мастер Хазуф, проект «Хейт»